Роман "Побеждённые («Лебединая песнь»)" (1992) (pdf 10,2 mb) – август 2021
Роман "Побеждённые («Лебединая песнь»)" (1992) – декабрь 2002
Часть первая (doc-rar 203 kb)
Часть вторая (doc-rar 206 kb)
Часть третья (doc-rar 168 kb)
Роман "Побеждённые" – художественно блестящее свидетельство о великой русской революционной трагедии XX столетия. Действие романа охватывает период гражданской войны и советских репрессий 1920-1930 годов.
Автор книги Ирина Владимировна Головкина (урождённая Римская-Корсакова), внучка знаменитого русского композитора Н. А. Римского-Корсакова родилась в С.-Петербурге. Высокая историческая трагедия, описанная ею в романе, полновесно затронула и её саму. Она потеряла и сына, и мужа (офицера Императорской Русской армии), пережила блокаду в Ленинграде.
Желая сохранить память о людях, побеждённых революционной стихией, но проживших свою жизнь с честью, И. В. Головкина и написала свой роман "Побеждённые". Роман был напечатан только после падения коммунистического режима, но его рукопись ходила по рукам в самиздате ещё в советские годы.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из романа "Побеждённые"
"...Часто, очень часто бродил он по городу и как будто не узнавал его. Улицы были насквозь чужие, дома, силуэты, лица – всё изменилось. Ни одной изящной женщины, ни одного нарядно одетого ребёнка в сопровождении няньки или гувернантки. Исчезли даже породистые собаки на цепочках. Серая, озабоченная, быстро снующая толпа! Ни поданных ландо, ни рысаков с медвежьей полостью, ни белых авто, ни также извозчиков, – гремят одни грузовики и трамваи. В военных нет ни лоска, ни выправки – все в одних и тех же помятых рыжих шинелях, все с мордами лавочников, и ни один не поднесёт к фуражке руку, не встанет во фрунт, не отщелкает шаг. Хорошо, что они не называют себя офицерами – один их вид опорочил бы это звание! Вот Аничков дворец без караула. Вот полковой собор, но нет памятника Славы из турецких пушек. Вот Троицкая площадь, но – где же маленькая старинная часовня? Вот городская ратуша, но часовни нет и здесь. В Пассаже и Гостином дворе вместо блестящих витрин зияют пустые окна... Цветочных магазинов и ресторанов нет вовсе. А вот здесь была церковь в память жертв Цусимы... Боже мой! Да ведь все стены этого храма были облицованы плитами с именами погибших моряков, висели их кресты и ордена... Разрушить самую память о такой битве! Ещё одно преступление перед Родиной. Ещё одна обида.
Душа города – та, что невидимо реет над улицами и отражается в зданиях и лицах, – она уже другая. Этот город воспевали и Пушкин и Блок – ни одна из их строчек неприложима к этому пролетарскому муравейнику. И как не вяжется с этим муравейником великолепие зданий, от которых веет великим прошлым и которые так печально молчат теперь!
Вот вам особа женского пола из автомобиля высаживается. Язык не поворачивается назвать её дамой; кокотка – и то много чести. О, да она с портфелем, и шаг деловой: вон с какой важной миной вошла в учреждение. Бывшая кухарка, наверное, – теперь ведь каждая кухарка обучена управлять государством. А вот ещё портфель – наверно, студент нынешний, второй Вячеслав Коноплянников. А давно ли Белый в своих стихах о Петербурге изобразил студента – «я выгляжу немного франтом, перчатка белая в руке...» До чего много этих «пролетариев». Легион. На бред похоже. «Где вы, грядущие гунны, что тучей нависли над миром», – вот они. Они все здесь, а этот шум – их чугунный топот. Не зря пророчили поэты, но им не внимали вовремя. Из заветных творений,
наверное, скоро не сохранится ничего. И в самом деле колыхнётся поле на месте тронного зала, а книги уже теперь складывают кострами. Завернули же Олегу пшено в страницу из Евангелия. Остаётся появиться белому всаднику или Архангелу с трубой. «Я, может быть, начинаю с ума сходить? Последствие черепного ранения?»..."
* * *
"...5 апреля. Большевики молчат о том, что сделали в Крыму, и, кажется, надеются, что это забудется, и Европа никогда не узнает их подлостей... Не выйдет! Найдутся люди, которые помнят и не прощают! Они напишут, расскажут, закричат когда-нибудь во всеуслышание о той чудовищной,
сатанинской злобе, с которой расправлялись с побеждёнными. Желая выловить тех белогвардейцев, которые уцелели при первой кровавой расправе (немедленно после взятия города), советская власть объявила помилование всем, кто явится добровольно на перерегистрацию офицерского состава белых. Ведь очень многие из офицеров перешли на нелегальное положение, скрываясь по чужим квартирам, сараям и расселинам в городе и окрестностях. Многие, подобно моему Олегу,
обзавелись солдатскими документами, многих выручил химик Холодный, он в имении Прево под городом устроил мастерскую фальшивых паспортов. Любопытно, что однажды к нему нагрянули с обыском, но кто-то из его домашних успел набросить тряпку на чашку, где мокли паспорта, и чекисты не заинтересовались грязным бельём... Своими паспортами этот великодушный человек выручил множество лиц. И вот чекисты путём перерегистрации задумали выловить ускользнувших. Я никогда
не забуду этот день! Из наших окон было видно здание, где должна была происходить перерегистрация. Мы с тётей стояли у окна и смотрели, как стекались туда раненые и больные измученные офицеры – кто в рабочей куртке, кто в старой шинели, многие ещё перевязанные! Наш знакомый старый боевой генерал Никифораки прошёл туда, хромая, в сопровождении двух сыновей-офицеров. Моя тётя сказала: «Ох, не кончится это добром!» И в самом деле, едва только переполнились залы и
двор и лестницы, как вдруг закрылись ворота и подъезды, и хлынувшие откуда-то заранее припрятанные отряды ЧК оцепили здание (гостиницу около вокзала). Я помню, как рыдала моя подруга по Смольному, она проводила туда жениха, отца и брата, радуясь, что они дожили до прощения! Наше офицерство слишком доверчиво, оно привыкло иметь дело с царским правительством, которое было немудрым, близоруким, легкомысленным, но воспитанным в рыцарских традициях. Кто мстил побеждённым? Когда сдалась Плевна, раненного султана усадили в экипаж и пригласили к нему русского хирурга. А Шамиль? Его сыновей приняли в пажеский корпус и допустили ко двору. В нетерпимости большевиков есть что-то азиатское! Никакого уважения к противнику, ни признака великодушия ни в чём, никогда! Из этих ворот – там, в Феодосии, – не вышел ни один человек..."
* * *
"...– До чего же исподличались люди за эти пятнадцать лет! – сказал Олег, закуривая. – В прежнее время предательство считалось позором и решиться публично на предательство – значило быть выброшенным за борт в любом прежнем обществе: в военном ли, учебном ли, в студенческом ли, в рабочем ли – всё равно! Я знаю случай, когда студента, заподозренного в сношении с Третьим отделением, открыто бойкотировали все: никто на всём курсе не подавал ему руки. Помещики никогда не принимали у себя жандармских офицеров. Когда шёл процесс над декабристами, было широко известно, что целый ряд лиц, из самых аристократических кругов, осведомлён о существовании союза, и, однако же, никто не репрессировал их. Известен разговор Николая Первого с молодым Раевским. Император спросил: «И вы не сочли долгом сообщить мне?!» А тот ответил: «Такой поступок не вяжется с честью офицера, Ваше Величество!» И Николай пожал ему руку со словами: «Вы правы!» В те дни сочли бы подлостью то, что вы называете «отмежеванием». Я вспоминаю историю в Пажеском корпусе при Александре Втором. Мне она хорошо известна, в неё был замешан мой отец: группа кадетов была уличена в неповиновении и шалости, за которую грозило исключение. В заговоре была вся рота, иначе говоря – класс; пойманы несколько человек, которые, разумеется, отказались выдать товарищей. Дело, однако, не в этом – интересна реакция
начальства: прибегли к авторитету Императора, который ответил: «Мои будущие офицеры иначе держать себя не могут – предателей вы из них не сделаете! Немедленно выпустить из карцера!» Вот как говорили императоры: а ваш вождь призывает к массовым доносам и утверждает выслеживание как доблесть! Картина, которую мы наблюдали сейчас в зале, возможна только при вашей системе власти, Вячеслав..."
Страничка создана 20 декабря 2002.
Последнее обновление 26 августа 2021.
