|
|
Евгений Александрович ЕВТУШЕНКО
(1939-2017)
ЕВТУШЕНКО, ЕВГЕНИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1933-2017), русский поэт, прозаик, киносценарист, кинорежиссер.
Родился 18 июля 1933 на ст. Зима Иркутской области в семье геологов, мать впоследствии стала певицей. Рос в Москве, где с 1949 начал печатать стихи. В 1951–1957 учился в Литературном институте им. А.М.Горького (исключен за поддержку романа В.Д.Дудинцева Не хлебом единым), в 1952 стал самым молодым членом Союза писателей СССР.
Начав с подражания пафосно-политизированной поэзии В.В.Маяковского (сборники Разведчики грядущего, 1952; Третий снег, 1955), в дальнейшем выработал собственный оригинальный поэтический стиль, сочетающий ораторскую публицистичность с органичностью бытовой лексики, патетику и лиризм, медитацию и сюжетность, ритмическую гибкость и высокое мастерство версификатора, уверенно чувствующего себя в любом стиховом «поле» – от верлибра до ямба, глубину размышлений о вечном и острую злободневность, интимную камерность и пафос гражданственности (сборники Шоссе энтузиастов, 1956; Обещание, 1957; Яблоко, 1960; Взмах руки, Нежность, оба 1962; Катер связи, 1966; Идут белые снеги, 1969; Дорога номер один, Поющая дамба, оба 1972; Интимная лирика, 1973; Отцовский слух, 1975; Утренний народ, 1978; Две пары лыж, 1982; Граждане, послушайте меня, 1989).
Едва ли не самый яркий и, безусловно, самый читаемый русский поэт 20 в., Евтушенко, в сплетении традиций русской лирики «золотого» и «серебряного» веков с достижениями русского «авангарда», стал своеобразным поэтическим камертоном времени, отражая настроения и перемены в сознании своего поколения и всего общества. Один из вождей литераторов-«шестидесятников», собиравший наряду с А.А.Вознесенским, А.А.Ахмадулиной, Р.И.Рождественским и др. толпы на чтение своих стихов в Политехническом музее, Евтушенко сразу проявил себя как сын периода «оттепели», эпохи первого бескомпромиссного обличения культа личности Сталина (стихотворения И другие, 1956; Лучшим из поколения, 1957; Наследники Сталина, 1962), в противостоянии которым он, однако, не доходил до отрицания ценностей российского революционного движения, леворадикального сознания и комсомольского энтузиазма современных ему «строителей коммунизма» (поэмы Братская ГЭС, 1965; Казанский университет, 1970).
В своем многоаспектном и многожанровом творчестве Евтушенко, всегда умело балансирующий на грани лояльности и оппозиционности, наряду с расхожими официозными (и тем не менее облагороженными силой художественного выражения) темами борьбы за мир (поэмы Мама и нейтронная бомба, 1982, Государственная премия СССР, 1984; Фуку, 1985) и мирового коммунистического движения (поэма в прозе Я – Куба, 1963, на основе которой по сценарию Евтушенко создан советско-кубинский кинофильм, 1964, реж. М.Калатозов и С.Урусевский; «кубинский» цикл – Интернационал, Разговор с МАЗ'ом, Три минуты правды, Архивы кубинской кинохроники, и др.; повесть в стихах Голубь в Сантьяго, 1978) свежо и сильно звучат темы повседневной жизни рядового труженика, народных воспоминаний о недавних боях с фашистами, собственного военного детства и «малой родины», бережного отношения к природе, исторического прошлого России (поэмы Станция «Зима», 1956; Ивановские ситцы, 1976; Северная надбавка, 1977; «Непрядва, 1980; стихотворения Свадьбы, Фронтовик, оба 1955; Баллада о браконьерстве, 1963, и др.).
Особый пласт – протестная лирика Евтушенко, идущая в одном русле с его смелыми, особенно для в целом весьма благополучного во все советские времена литератора, гражданскими поступками (выступления в защиту «диссидентов» – А.Д.Синявского, Ю.М. Даниэля, А.И.Солженицына, И.А.Бродского, В.Н.Войновича и др., неприятие агрессии в Венгрии, Чехословакии, Афганистане и т.п., возмущение преследованиями творческого «инакомыслия» (стихотворения Танки идут по Праге, 1968; Афганский муравей, 1983; Баллада о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» и о шефе жандармов, 1963).
Гуманистическая позиция Евтушенко, неизменно ориентирующая на взаимопонимание людей всех национальностей и рас, породила в его творчестве мотив «гражданина мира», отождествляющего себя с каждым сыном Земли, страдания которого будят его совесть («Я мыслю: я сегодня иудей...» – стих. Бабий Яр, 1961; «...глазами чеха или венгра взглянуть на русские штыки» – стих. Возрождение, 1971), постоянно сопоставляющего судьбу своего народа с судьбами Планеты, на всех континентах приветствующего освобождение от догм и предрассудков априорной отвагой творческого дара (поэма Снег в Токио, 1974), решительно при этом отвергая кровь и насилие (поэмы Коррида, 1967; Под кожей статуи Свободы, 1970).
Поэтическая речь Евтушенко легко переходит от эпического повествования к диалогу, от насмешки к нежности, от самобичевания к исповедальности. Многие афористические строки Евтушенко стали хрестоматийными («Поэт в России – больше, чем поэт...», «Несчастье иностранным быть не может»). Психологическая тонкость и житейская мудрость проявляются и в многочисленных стихах Евтушенко о разных и всегда для него прекрасных женщинах – застенчивых влюбленных («...И говорила шопотом: / А что потом? А что потом?»), самоотверженных матерях («Роняют много женщины в волненье – / Но не роняют никогда детей...»), упрямых и стойких труженицах («Одеть, обуть, быть умной, хохотать...»); о друзьях – настоящих и мнимых, об одиночестве «больной» души (стих. Смеялись люди за стеной...).
Один из провозвестников и трибунов «перестройки», во второй половины 1980-х годов Евтушенко много выступал с публицистическими статьями (в т.ч. ст. Притерпелость, призывающая к освобождению от порока терпеливого повиновения) и стихами (Пик позора, Страх гласности, Так дальше жить нельзя). В последующем усиление в его творчестве мотивов скепсиса и иронии объясняются естественным разочарованием в результатах перестроечных процессов, далеких от создания подлинно демократического общества (кн. Поздние слезы, 1995; поэма Тринадцать, 1996).
Как прозаик, ориентированный на мемуарно-библиографическую документальность и интерес к сложным и спорным моментам современной истории, проявил себя в повести Перл-Харбор (1967), проецирующейся на события Второй мировой войны, и особенно в романе Ягодные места (1982), связанном с процессом «раскулачивания» в Сибири 1930-х годов, а также в многоплановом романе Не умирай прежде смерти (Русская сказка) (1993), включающим цикл Стихи из последней книги и сконцентрированном на драматических коллизиях периода «перестройки». В аналогичном контексте прочитываются осужденная партийными литераторами за «клевету» на советский строй Автобиография (1963, франц. изд.) и кн. воспоминаний Волчий паспорт (1998). Автор фантастической повести Ардабиола, нескольких рассказов, ряда очерково-публицистических книг.
Многие стихотворные тексты Евтушенко стали основой музыкальных произведений, в т.ч. популярных песен Хотят ли русские войны, Вальс о вальсе, Бежит река, в тумане тает... Шаржи, эпиграммы и пародии поэта вошли в литературный обиход второй половины 20 в., Евтушенко осуществил также многочисленные переводы из поэзии разных народов (сб. Лук и лира. Стихи о Грузии. Переводы грузинских поэтов, 1959, и др.).
Постоянные размышления Евтушенко о проблемах творчества, внимание к развитию отечественной стиховой культуры выразились в создании им антологии русской поэзии 20 в. Строфы века (на англ. яз. в США, 1993; на рус. яз. – 1995), в составлении, авторстве и редактировании многих сборников поэзии, поэтических теле- и радиопередач, в написании книги статей Талант есть чудо неслучайное (1980), в поэме Пушкинский перевал (1966) и т.д.
Широко известный во всем мире современный русский поэт (переведен более чем на 70 языков мира, почетный член Американской академии искусств, действительный член Европейской академии искусств и наук), претендующий – при всех неумолкающих спорах вокруг его имени – на право быть одним из выразителей умонастроений своего народа и своей эпохи, Евтушенко, с той или иной степенью успеха, выступал как чтец (собственных стихов, а также А.А.Блока, Н.С.Гумилева, В.В.Маяковского и др.), актер, режиссер и сценарист (главная роль – К.Э.Циолковского в кинофильме С.Я.Кулиша Взлет, 1979; кинофильмы Детский сад, 1983; и Похороны Сталина, 1990; в обоих сценарий и режиссура Евтушенко), а также как фотохудожник (персональная выставка «Невидимые нити»); проявил себя и в качестве темпераментного общественного деятеля (один из сопредседателей, наряду с А.Д.Сахаровым, А.М.Адамовичем и Ю.И.Афанасьевым, первого массового движения российских демократов – общества «Мемориал»; народный депутат СССР последнего созыва).
(Из энциклопедии "Кругосвет"; на третьем снимке с Булатом Окуджавой, на четвёртом - со Львом Копелевым)
Произведения:
Роман "Ягодные места" (1983) (doc-rar 269 kb) – прислал Александр Продан – июнь 2005
Поэт Евгений Евтушенко уже давно работает и в жанре прозы.
«Ягодные места» – роман многоплановый. Евгений Евтушенко попытался совместить сразу несколько идейно-стилевых пластов: традиционное живописание, агитационную публицистику, лирическую прозу, сатиру и даже фантастику. Здесь, как и в своей поэзии, он стремился высказаться по самым животрепещущим вопросам истории, современности, политики, литературы и морали.
Основное действие романа происходит в наши дни в сибирской тайге, в геологоразведочной экспедиции. Действие ретроспективно переносится то в дореволюционную Сибирь, то в революционный Питер, то в деревню времён коллективизации.
Несмотря на внешнюю мозаичность повествования, в романе есть крепкая связующая нить – мысль о взаимосвязанности людей разных профессий, разных стран, разных времён: все они составляют историю, народ, человечество.
(Аннотация издательства)
Роман "Не умирай прежде смерти: Русская сказка" (1981-1993) (pdf 12,9 mb) – февраль 2021
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Путч августа 1991 года – главный сюжетный узел романа «Не умирай прежде смерти». Евг. Евтушенко предстаёт в нём как свидетель, участник и летописец этих новых трёх дней, которые потрясли мир. Он сам был на баррикадах, выступал с балкона осаждённого танками российского Белого дома, разговаривал с сотнями людей. Он видел этот путч изнутри и сумел передать настроение этих дней так, как это может сделать очевидец-писатель.
«Не умирай прежде смерти» не только политический роман. Это и детектив, и любовная история, и философские размышления. Этот роман можно назвать сентиментальным и сатирическим, сказочным и жестоко реалистичным. Его герои – сам автор, с ошеломляющей откровенностью поднимающий завесу над своей интимной жизнью, и следователь по особо важным делам, и великий футболист Сборной СССР, и Горбачёв, и Ельцин, и Шеварнадзе.
Поистине сенсационны мысли и факты, высказанные автором на страницах романа. Но сенсационность не заслонила в нём серьёзности. А серьёзность не сделала его трудночитаемым. «Не умирай прежде смерти» – это единственный на сегодняшний день современный роман о современной России. Как бы споря с есенинскими словами «Лицом к лицу лица не разглядеть», Евтушенко пытается разглядеть историю именно лицом к лицу.
Ещё много лет назад Джон Стейнбек, восхищенный прозой Евтушенко, сказал молодому поэту: «Может быть, в энциклопедиях двадцать первого века о вас будут писать так: "Знаменитый русский прозаик, в молодости начинавший как поэт"». Читателю предстоит проверить, прав ли был замечательный американский писатель.
(Аннотация издательства)
Фрагменты из книги:
"Это была церковь Всех Скорбящих на Калитниковском кладбище, рядом с Птичьим рынком. Мы приехали туда с Машей, когда открылась страшная
тайна этого кладбища. Даже старожилы-москвичи не догадывались, что под свежими могилами прячется старая общая могила десятков тысяч людей, расстрелянных в «варфоломеевские ночи» тридцатых годов. Чудом уцелели лишь несколько старушек, которые тогда были девочками. Почти пятьдесят лет они держали язык за зубами и
вдруг заговорили.
Тогда, в тридцатых, с детским, всё замечающим любопытством они решили подсмотреть, что делают люди, приезжающие в парк в закрытых фургонах вечером. Притаившись в кустах, девочки увидели страшную картину: фургон подъезжал, задняя стенка откидывалась, и наша отечественная зондеркоманда в длинных фартуках, в резиновых сапогах и перчатках сталкивала специальными крюками один за другим в овраг голые трупы с пулевыми дырками в черепах, заткнутых тряпицами. Многие трупы были уже не первой свежести, со вздувшимися животами, и, падая, лопались с характерным ужасающим звуком.
Напротив кладбища был мясокомбинат имени Микояна, над чьим зданием по ночам сверкал наблюдающий за своими жертвами, усыпанный электрическими лампочками портрет Сталина, а мясокомбинатские собаки подходили к оврагу, и, синие от лунного света, выли над трупами. Когда умер Сталин, Берия распорядился
немедленно засыпать этот овраг, и хоронить умерших своей смертью поверх убиенных, чтобы новыми трупами прикрыть старые.
Получилось нечто кафкианское: кладбище-сэндвич".
* * *
"«Шестидесятники» – это поколение генетически предрасположенных к страху, но начавших его побеждать.
На своей шкуре я испытал этот страх в 1956 году, когда на следующее утро после моего дня рождения у меня разламывалась голова с похмелья и я услышал аккуратненький коротенький звонок в дверь, затем другой звонок – подольше, – тактично напоминающий, а затем ещё один – уже властно требующий открыть дверь. Открыв ещё дореволюционный железный крюк в прихожей, я увидел на крылечке нашего деревянного дома на Четвёртой Мещанской умильно улыбающееся, кругленькое, лоснящееся, как блин с маслом, личико, белёсенькие брови, малиновенькую лысинку, отороченную по бокам тем же пушком.
Незваный гость, оставаясь сам на крылечке, всунул в прихожую закрытую ладошку и затем раскрыл её, торжествующе улыбаясь, как иллюзионист, которому очень нравятся собственные фокусы. В розовенькой ладошке лежала та самая красная книжечка, при виде которой у многих людей, словно у кроликов, увидевших удостоверение удава, оледеневала кровь и исчезала способность сопротивления. Книжечка приотворилась и затворилась молниеносно так, чтобы нельзя было запомнить фамилию.
– С прошедшим днём рождения... – сладенько пропел человечек. – Вчера мы вас не хотели беспокоить. Но у нас есть к вам разговор. Не могли бы вы навестить нас сегодня?"
* * *
"После победы последним счастьем Семён Палыча и многих других инвалидов войны стал футбол.
Единственными пьедесталами, которыми страна наградила многих спасших её героев, оказались деревянные каталки из нескольких грубых досок на четырёх подшипниках. Обрубленные войной инвалиды, как собственные живые бюсты, с грохотом катили на матчи, отталкиваясь от тротуара ручными опорами,
похожими на утюги. Аплодисменты протезными руками звучали громче, чем аплодисменты уцелевших рук. Перед такими людьми плохо играть было стыдно. Может быть, поэтому в России был такой великий футбол после войны.
Инвалиды были самыми свободными на язык людьми в стране – нельзя было запугать отрезанием языка тех, у кого уже отрезаны ноги. Инвалиды не смирились, когда чужие грязные руки стали лезть в футбол, в хоккей – в то, что они, инвалиды, считали своей единственной собственностью, своим последним
счастьем.
Болельщики-инвалиды люто ненавидели скупщика лучших игроков для своей личной команды ВВС – сына вождя – генерала Василия Сталина, по прозвищу
Фриц, действительно больше похожего на немецкого генерала – с волчьим недобрым лицом, в серой шинели с воротником из волчьего меха, – такой другие советские генералы не носили, обходясь традиционным каракулем.
Когда на открытое хоккейное поле перед «Восточной» в тигрово-полосатой форме ВВС выкатилась играть против любимой команды инвалидов – «Спартака» свежезакупленная сынком вождя спартаковская тройка – Новиков, Зикмунд, Жибуртович, инвалиды взорвались.
После матча разъярённая толпа спартаковских болельщиков окружила бывших спартаковцев и Василия Сталина. Поднятые на руках, над толпой качались инвалиды на деревянных каталках. Те инвалиды, у которых не было ни рук, ни ног, харкали в лица «продажным изменникам» и их покровителю. Те инвалиды,
у кого были руки, вырвав клюшки у игроков, били наотмашь их и сына вождя, затравленно прячущего испитое дергающееся лицо алкоголика в волчий воротник, подёрнутый инеем".
Книга "Строфы века: Антология русской поэзии" (1999, сост. Евг. Евтушенко) (pdf 45,8 mb) – копия из библиотеки "Maxima Library" – ноябрь 2020
В том включены стихи 875 русских поэтов. Впервые русская поэзия представлена с такой полнотой, без деления на «дореволюционную»,
«советскую», «эмигрантскую». Антология иллюстрирована портретами поэтов и снабжена обширным справочным аппаратом.
(Аннотация издательства)
* * *
Как ни старайся быть объективным, кто-нибудь всегда будет недоволен.
Эта антология не притворяется объективной. Подбор имён, стихов и особенно комментарии носят откровенно личностный характер. Не удивляйтесь, что некоторые комментарии к классикам короче, чем к современникам. Классика – это явление уже устоявшееся, определившееся, а в современниках нам иногда тяжко разобраться. Если вы заметите, что моя «врезка» к какому-нибудь второстепенному поэту втрое больше, чем, скажем, к Блоку, не подумайте, что я уверен в большем значении для литературы второстепенных поэтов.
Читателям, которые привыкли к академическим информативным антологиям, некоторые мои комментарии могут показаться резкими. Но эта антология не комплиментарная,– аналитическая.
Главная её тема сложилась сама собой: история через поэзию. С антологией русской поэзии иначе и быть не могло. «Поэт в России больше, чем поэт». Здесь и предреволюционные метания, и надежды нашей интеллигенции, и противоречивое отношение к революции, братоубийственная гражданская война, спасительная и одновременно разрушительная для национальной культуры эмиграция, строительство первых пятилеток, насильственная коллективизация, невиданный в истории предполпотовский самогеноцид, героическая борьба против фашистского палачества, соединённая с обожествлением палача собственного народа, оттепель, возвращение призраков из сталинских лагерей, танки в Будапеште, возведение Берлинской стены, наглый стук снятым башмаком в ООН, сытое чавканье болота застоя,
снова танки – теперь уже в Праге, запихивание инакомыслящих в психушки, бессмысленная война в Афганистане, прорыв из застоя, гласность, возвращение Сахарова, его смерть, танки, окружающие Белый дом в августе 1991 года, наконец, те же танки, стреляющие по этому же Белому дому в октябре 1993-го.
Лучшим русским поэтам в отличие от западных никогда не был свойствен герметизм. Даже Пастернак, считавшийся аполитичным, о котором Сталин со снисходительным презрением сказал: «Оставьте в покое этого небожителя», в конце жизни, независимо от своей воли, оказался в эпицентре политической борьбы.
Русская поэзия взошла на почве сострадания, а сострадание при системе, где нельзя сочувствовать «врагам народа»,– это уже политика.
«Мы не врачи – мы боль»,– сказал когда-то о роли русских писателей Герцен. Главный принцип отбора в этой антологии – по степени боли.
Евгений Евтушенко
Рассказы: (1999) (doc-rar 46 kb) – OCR: А. Белоусенко – август 2003
Первой моей опубликованной прозой был рассказ «Четвёртая Мещанская». В нём не было ничего сенсационного или ошеломляюще экспериментального, но Катаев, напечатавший его в «Юности», предсказал мне как прозаику большое будущее. Рассказом зачитывались, его ставили на самодеятельных сценах, его хотел экранизировать Станислав Ростоцкий. Секрет успеха был, видимо, в том, что тогда наша литература только-только начала освобождаться от громоздкой парадности, возвращаясь к простой человеческой доверительности. Огромную роль в этом возвращении сыграл итальянский неореализм, особенно «Похитители велосипедов», и поныне остающийся моим самым любимым фильмом.
Второй мой напечатанный рассказ «Куриный бог», написанный во времена начинавшегося застоя, тоже был замечен читателями, но подвергся издевательским нападкам – это было частью общей кампании против «гнилой интеллигенции». Особенно большой успех у рассказа был в ГДР – там тоже затосковали по лирической прозе. До сих пор, когда я встречаюсь с моими немецкими читателями, они дарят мне камешки с дырочками – как их называют в Крыму, «куриные боги».
Однако мои первые рассказы, несмотря ни на что, были переведены на многие языки, ни разу не переиздавались.
(Из предисловия автора)
Содержание:
Предисловие автора
"Моя первая избранная проза"
Щели в перроне
Четвёртая Мещанская
Куриный бог
Слух о моём самоубийстве
Книга "Я пришёл к тебе, Бабий Яр...: История самой знаменитой симфонии XX века" (2012) (pdf 7,7 mb) – март 2021
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Впервые о трагедии Бабьего Яра я узнал из стихов Ильи Эренбурга и Льва Озерова, вошедших вместе с освободительной Красной армией в Киев в 1943 году. Эта трагедия и стихи потрясли меня. Тогда мне ещё не было известно, что первооткрывательницей этой темы была ещё в 1941 году Ольга Анстей, ставшая женой поэта Ивана Елагина, оказавшаяся затем за рубежом. Однако после войны тема Бабьего Яра исчезла со страниц советской прессы, как будто её не существовало. Увидев в 1961 году, что место захоронения стольких невинных жертв стало городской свалкой, я написал стихи. Мое стихотворение разрушило заговор молчания, и Тринадцатая симфония Дмитрия Шостаковича стала первым звучащим памятником Бабьему Яру.
(От автора)
* * *
"Никогда не забуду, как люди шли к гробу Сталина.
Я был в толпе на Трубной площади. Дыхание десятков тысяч прижатых к друг другу людей, поднимавшееся над толпой белым облаком, было настолько плотным, что на нём отражались и покачивались тени голых мартовских деревьев.
Это было жуткое, фантастическое зрелище. Люди, вливавшиеся сзади в этот поток, напирали и напирали. Толпа превратилась в страшный водоворот. Я увидел, что меня несёт на столб светофора. Столб светофора неумолимо двигался на меня. Вдруг я увидел, как толпа прижала к столбу маленькую девушку. Её лицо исказилось отчаянным криком, которого не было слышно в общих криках и стонах. Меня притиснуло движением к этой девушке, и вдруг я не услышал, а телом почувствовал, как хрустят её хрупкие кости, разламываемые о светофор. Я закрыл глаза от ужаса, не в состоянии видеть её безумно выкаченные детские голубые глаза. И меня пронесло мимо. Когда я открыл глаза, девушки уже не было видно.
Её, наверно, подмяла под себя толпа. Прижатый к светофору, корчился какой-то другой человек, простирая руки, как на распятии. Вдруг я почувствовал, что иду по мягкому. Это было человеческое тело. Я поджал ноги, и так меня понесла толпа. Я долго боялся опустить ноги. Толпа всё сжималась и сжималась. Меня спас лишь мой рост. Люди маленького роста задыхались и погибали. Мы были сдавлены с одной стороны стенами зданий, с другой стороны – поставленными в ряд военными грузовиками".
(Фрагмент)
Книга "Волчий паспорт" (2015, 704 стр.) (pdf 33,8 mb) – июль 2021
(OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США);
обработка: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Книга "Волчий паспорт" (1998, 628 стр.) (pdf 43,8 mb) – сентябрь 2021
(OCR: Давид Титиевский (Хайфа, Израиль))
Евтушенко исключили из школы с безнадёжной характеристикой – «волчьим паспортом». Исключили за поступок, которого он не совершал. С таким же «волчьим паспортом» его вычеркнули и из всех «тусовок»: «...Я не принадлежу ни к одной партии, ни к одной мафии, ни к нашему выпендрёжному бомонду...» Однако «волчий паспорт» не помешал мальчику со станции Зима превратиться во всемирно известного поэта, став голосом целой эпохи. Эта книга – автобиография, написанная на излёте века. Её автор обескураживающе правдив. По отношению к себе и по отношению к близким и не очень близким людям, с которыми его сталкивала судьба, забрасывая в разные уголки земного шара. Среди этих людей – художников, музыкантов, поэтов и писателей, режиссёров, политиков, революционеров – имена тех, кто навсегда останется в истории двадцатого столетия: Дмитрий Шостакович, Борис Пастернак, Иосиф Бродский, Пабло Пикассо, Сальвадор Дали, Паоло Пазолини, Че Гевара...
(Аннотация издательства)
* * *
...На наше счастье, эпоха явилась к нам не только в образе волкодава, но и в образе волчицы, выкормившей нас. Шестидесятники – это маугли социалистических джунглей. Я писал не чернилами, а молоком волчицы, спасавшей меня от шакалов. Не случайно я был исключён из школы с безнадёжной характеристикой – с «волчьим паспортом». Не случайно на меня всегда бросались, чуя мой вольный волчий запах, две собачьи категории людей, утробно ненавидящие меня, а заодно со мной и друг друга, – болонки и сторожевые овчарки (профессиональные снобы и профессиональные «патриоты»). Я счастлив, что с таким же «волчьим паспортом» я «исключён» из всех тусовок – я не принадлежу ни к одной партии, ни к одной мафии, ни к нашему выпендрёжному бомонду, который только прикидывается независимым, а на самом деле болтается между партиями и мафиями. Я ни с болонками, ни с овчарками. «Волчий паспорт» – вот моя судьба.
Евгений Евтушенко
Фрагменты из книги:
"Выслушав отечественную радиогеббельсовщину о том, что наши танки приглашены самим чехословацким народом, мы с Аксёновым молча направились в поселковую столовую, где в те незабвенные времена с любого часа продавалась водка. Столовская терраса в момент открытия была почти пуста. Мы разлили тёплую, почти горячую водку из поллитры с чёрной головкой и выпили это мерзкое пойло залпом из пластмассовых розовых стаканов, в которых не хватало только помазка. Закусывали огненным винегретом с задумчивыми селёдочными головками. Мы пили и плакали: я – слезами обманутого идеалиста, Аксёнов – слезами ненависти.
Решили взять вторую бутылку и вдруг увидели, что в кассу выросла очередь, хмуро косящаяся на нас и явно не желающая нас пропустить. Наши политические слёзы очереди были до фени. И тут пошатывающийся от водки и отчаянья Аксёнов обратился к очереди:
– А вы знаете, что произошло этой ночью?
Очередь молчала. Это были в основном «дикие отдыхающие», ночующие в палатках на берегу или приткнувшиеся в какой-нибудь сдаваемый угол. Наконец один из них, голый до пояса здоровенный парень с рюкзаком за плечами и с коричневыми от загара коленями, торчащими, как печёные яблоки, в дырах выцветших джинсов, неприветливо пробурчал:
– Ничего особенного. Наши ребята в Праге. Чтобы реваншисты из ФРГ туда не впёрлись. А чехи тоже хороши. Мы их кормили, а они... Так что всё – нормалёк...
Тогда Аксёнов вскочил на голубой пластмассовый столик, раздавив кедом слабо хрупнувшую тарелку с недоеденным винегретом, и обратился к очереди с речью, достойной Перикла:
– Вы знаете, кто вы такие? Вы жалкие рабы. Вы рабы не только советской власти, которой вы вполне достойны. Вы рабы собственного невежества, собственного равнодушия. Вы рабы той тарелки с прокисшим винегретом, за которой вы сейчас стоите. А в это время ваши танки давят свободу в Праге, потому что вы хотите, чтобы такое же рабство, как у нас, было везде...
Очередь сначала вытаращилась на Аксёнова, словно на чокнутого пьянчужку, но постепенно начала понимать, что даже если он и пьян, то говорит нечто оскорбительное.
Голый до пояса здоровенный парень, переглянувшись с такими же здоровенными друзьями, уже начал стаскивать лямки рюкзака со своих могучих веснушчатых плеч. Я понял, что Аксёнова намереваются бить, и, возможно, ногами. Мне еле удалось его увести, по пути он выкрикивал обвинения в рабстве всем,
кто ему встречался: и женщинам, занявшим очередь в подвальную душевую турбазы, и студентам, бренчавшим на гитарах возле дома Волошина, да заодно и мне, волочившему его на себе".
* * *
"В соборе чилийского города Пунта-Аренас, стоящего над проливом Магеллана, заканчивалась воскресная проповедь.
– И да пребудет смирение в сердцах ваших... – мерно гудел под каменными сводами мягкий баритон священника, во время повышения голоса по-актёрски отдалявшего лицо от микрофона. – И да не смутит вас мысль о возмездии, ибо право на возмездие в руках Господних, а не в руках человеческих...
Подтянутый благообразный старик в чёрном сюртуке, гораздо больше похожий на священника, чем сам священник, внимательно слушал проповедь, положив руки на палку с острым металлическим наконечником. Выходя из собора, старик достал чёрный кошелёк и аккуратно положил в деревянный ящичек с надписью «Для пожертвований» несколько бумажек. Со стариком раскланивались, он отвечал величавыми кивками. Видно было, что он пользуется уважением в городе.
По выходе из собора старик вынул другой кошелёк – уже для мелочи – и так же величаво опустил по монетке в протянутые руки нищенок.
– Грасиас, абуэло [дедушка], – говорили нищенки, кланяясь. – Да хранит вас Дева Мария, абуэло.
– Буэнос диас, абуэло, – выжидательно выстроились несколько оборванных портовых мальчишек в тельняшках с чужого плеча. – Сегодня воскресенье – день мороженого, абуэло...
Старик погладил их по головам и сделал жест мороженщику.
– Грасиас, абуэло!.. – восторженно закричали мальчишки и бросились наперегонки к лотку. – Мне манговое! А мне из фрута-бомбы!..
Абуэло не торопясь шёл по скверу, где стояла знаменитая бронзовая фигура патагонца. Одна нога патагонца была до блеска вытерта руками суеверных моряков, – по преданию, прикосновение к ней приносило счастье.
Видно было, что абуэло нашёл свое счастье в Пунта-Аренас.
Увидев на аллеях обрывки газет, конфетные бумажки, абуэло аккуратно натыкал их на острый наконечник палки и сбрасывал в урну. На первый взгляд можно было подумать, что он работает дворником, но это было своеобразное хобби – абуэло любил чистоту. Говорят, на его рыбоконсервном заводе люди работали в белых халатах, а в разделочных цехах были установлены специальные опрыскиватели, отбивающие дурной запах. Абуэло не выносил дурного запаха.
Мало кто в этом городе знал, что абуэло, этот добрый дедушка, не кто иной, как бывший оберштурмбаннфюрер СС Карл Рауф – один из создателей и внедрителей знаменитых «душегубок»!
Не следил ли он и там за чистотой?
Не устанавливал ли он и там опрыскиватели, отбивающие дурной запах?
Впрочем, для многих людей прошлое как деньги: оно не пахнет".
* * *
"Можно написать роман о романе «Доктор Живаго». Впрочем, он уже написан историей. Эпилогом этого романа о романе вполне может стать рассказ о скамейке, много лет стоявшей рядом с могилой поэта на переделкинском кладбище. Скамейка была деревянная, а ножками её были железные трубы, вкопанные в землю. На эту скамейку благоговейно присаживались паломники, приносившие цветы на могилу, читали Пастернака по памяти. Сюда приезжали и ночью, зажигали свечу, воспетую в знаменитом стихотворении из романа, пили вино. Скамейка эта была местом конспиративных встреч диссидентов с иностранными корреспондентами, идеальным укромным уголком для исповедей и казалась надёжным убежищем от всевидящего глаза Большого Брата. Писательская бюрократия, исключившая Пастернака из Союза писателей, много лет сопротивлялась созданию его Дома-музея, однако, когда в конце концов музей был всё-таки открыт, скамейку решили сменить за ветхостью. Каково же было потрясение тех, кто занимался ремонтом, когда в железных ножках скамейки обнаружили подслушивающее устройство, а затем нашли ретранслятор на одной из прославленных трёх сосен, взмывающих в небо над могилой. Ретрансляция разговоров передавалась на особый подслушивательный пункт на даче одного из руководителей Союза писателей, где постоянно находилась особая группа из КГБ, о чём хозяин дачи, конечно, не мог не знать.
Вот как боялись не только живого Пастернака, но даже его могилы!"
Страничка создана 22 августа 2003.
Последнее обновление 30 сентября 2021.
|
