|
|
Сергей Иванович ГУСЕВ-ОРЕНБУРГСКИЙ
(имя собств. Гусев)
(1867-1963)
ГУСЕВ-ОРЕНБУРГСКИЙ Сергей Иванович; наст. фам. Гусев [(23.9(5.10). 1867, Оренбург – 1.6.1963, Нью-Йорк] – прозаик.
Родители – из зажиточных слоев казачества. Отец – мелкий чиновник, одно время владелец лавки, скоро разорившийся. Мать – человек горячей искренней веры; читала сыну жития святых. Учился в гимназии (одновременно работая в лавке), позже – в духовных семинариях Оренбурга и Уфы (1884-1888). С детства увлекался чтением (приключенческая лит-pa, франц. романы, позже – отеч. классика). Книги Г. И. Успенского, перед которым он преклонялся, пробудили в Г.-О. желание писать. Нек-рое время был священником (сан снят по его желанию в 1898).
В 1897-1900 Г.-О. публикует много рассказов в газетах разных российских городов, становится профессиональным литератором. Проявил себя как наследник демократической лит-ры 60-70-х гг. Рассказы отмечены основательным знанием изображаемой среды и бытовой достоверностью, но порой неск. однообразны. Повествователь остро воспринимает несправедливость и угнетение одних людей другими, внимателен к доброте и отзывчивости, присущим народу, но не обходит стороной и жестокость крестьянских нравов. Он сосредоточивается прежде всего на судьбах тех крестьян, жизнь которых протекает в безысходной, удручающей бедности, полностью бесправна («Странница», «Миша» – оба 1900; «Кошмар», 1904). Неоднократно говорит о нар. скитальчестве, о тщетных попытках бедняков найти пристанище в Сибири («На родину», «Сквозь преграды» – оба 1900; «Агасфер», 1901). В рассказе «Последний час» (1902) воссоздана трагически сложная фигура заступника крестьян, который жестоко поплатился за свои решительные действия.
Многие рассказы Г.-О. посвящены сельскому и уездному духовенству, его деятельности и быту, семейной жизни с ее ладом и противоречиями, порой мучительными, его умонастроениям, нередко смятенным, драматически сложным отношениям с крестьянами и власть имущими. Изображая ряд священнослужителей, достойных апостольской миссии и защищающих интересы крестьян («Пастырь добрый», «Идеалист» – оба 1900), Г.-О. не закрывает глаза на то, что священники и дьяконы нередко превращаются в обывателей или самонадеянных лжепророков, порой пособничают местным богатеям, предаются стяжательству или спиваются. Исполнен горестного осуждающего юмора рассказ об издевательствах дьякона, самодура и взяточника, над бедной крестьянкой («Кахетинка», 1900).
К сер. 90-х гг. в творчестве Г.-О. становится масштабнее социальная критика, освещение жизни и деятельности духовенства обретает антиклерикальный характер, выражается рев. умонастроение, нередко сочетающееся с утопическими чаяниями ницшеанского толка. Наиб. явственно эти перемены сказались в повестях 1903-12, публикуемых в горьковских сб-ках «Знание», а также в ж-лах «Совр. мир» и «Образование», большевистской газ. «Звезда». Крестьяне («В приходе», 1903) беззащитны перед «мироедом», поддерживаемым местной властью и священником-ретроградом; крестьянский бунт («Жги всё! На земле нам места нет!») рисуется как бесплодный. Пафос социального обличения обретает апокалиптические тона в пов. «Страна отцов» (1904, посв. М. Горькому), воссоздающей панораму жизни рус. провинциального города (вызвала положительные отклики печати). Критика духовных лиц, недостойных своего сана, здесь перерастает в отвержение автором совр. церкви как орудия угнетения народа. Повесть предварена эпиграфом из поэмы Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»: «Изгнанниками должны вы быть из страны отцов ваших. Страну детей ваших вы должны любить». В духе эпохи «духовного футуризма» (С. Н. Булгаков) писатель решительно не приемлет прошлое и настоящее в целом, страну отцов, где, согласно его взлядам, безраздельно царят стяжатели, мракобесы, фальшивомонетчики, охраняемые законами, где нормальному человеку жить невозможно: «Земля уже наполнилась слезами и кровью... Она не может быть больше». Г.-О. считает, что «наступила эпоха повального бегства детей из страны отцов». Он чает идеального будущего как следствия революции, когда «вулканы гнева зальют мир огнем всеочищающего пожара». Мотивы «Страны отцов» варьируются и нагнетаются в последующих повестях Г.-О , где присутствует столь же резкая поляризация зловеще-мрачного прошлого (вкупе с настоящим) и лучезарною будущего и вновь выражаются революционно-мистические переживания.
Для этих произв., относящихся к «знаньевскому» периоду, характерна экстатичность тона повествования и монологов героев. Бытовая и психол. достоверность в них часто утрачивается, а на авансцену выдвигается цветистая риторика, однообразная и выспренняя, порой даже истерическая: «буря освобождения духа», «воздух мировой бесконечности», «неведомые пути в безграничные, влекущие дали» («Страна отцов»); «земля, как блудница, извивается в сладком треште греха» («Девушка в белом», 1908); «человечество станет одним мозгом, одной мыслью, одной волей», «люди – солнца в Млечном Пути человечества» («Грани», 1909); «золотые лучи потянулись от звезды к звезде – лучи силы, одухотворенной побеждающей мысли» («На высотах», 1911); подобная же стилистика – в пов. «Над Поёмой» (1909) и «Призрак» (1912). Критика находила в этих произв. «много деланного», рецидивы романтизма и отзвуки модернизма. Отмечалось, что постижение реальности здесь подменяется экстазами и мертвящей риторикой автора и героя (Львов-Рогачевский В. Снова накануне. М., 1913. С. 107-108).
В тот же период Г.-О. работает и в прежней, привычной для него манере реалиста-бытовика, касаясь, однако, «болевых точек» бурлящей современности. Таковы (в ряду «знаньевских» повестей) «В глухом уезде» (1912) и художественно весьма яркая «Рыцарь Ланчелот» (1910), как бы подводящая итог раздумьям писателя о событиях 1905. Крестьяне, желающие свести счеты с дворянами, священниками и студентами, вознамерились сжечь усадьбу помещика-толстовца, им всегда помогавшего. Но поджог удается предотвратить усилиями дьякона (жена уподобляет его рыцарю Ланчелоту) и самого помещика: состоялось деревенское собрание, и над мстительными порывами крестьян (в которых автор усматривает не исконное зверство, а временное «смятение ума») берут верх силы добра, разума, справедливости. Но хотя уничтожение усадьбы (а может быть, и ее обитателей) и предотвращено, «рыцарь Ланчелот» в финале повести исполнен тревоги и опасения перед лицом будущего. Мысль о желательности мирного, ненасильственного разрешения конфликтов между общественными «верхами» и «низами» будет выражена и в позднейших произв. Г.-О., посв. событиям 1917: «Мужики» и «Дух неугасимый» (оба – 1918).
К сер. 1910-х гг. в творчестве Г.-О. произошли дальнейшие сдвиги: от жестокой поляризации прошлого с настоящим и будущим и риторических выспренностей он как бы возвратился – на обновленной миросозерцательной основе – к безыскусной простоте ранних произведений. Реальность в его рассказах теперь неизменно оставляет место силам добра, любви, единения: жизнь, пусть и исполненная драматических противоречий, способна просветлять и радовать. Герой-рассказчик пов. «Несокрушимый оптимист» (1914) утверждает, что хотя «между волей Христа и волей мира» и существует глубочайшее противоречие, но людям (прежде всего – из духовного сословия) подобает его неустанно смягчать, усилием доброй воли противостоять «злу обычаев и учреждений». В этом же духе – рассказ «Отец Савватий» (1910) и пов. «Курычанские прихожане» (около 1913) о сельском священнике-праведнике, назначенном в трудный, запущенный приход, где крестьяне, ранее имевшие дело с недостойным служителем церкви, ожесточились и озлобились. Герой повести и его жена, испытывая горечь неприязни к ним жителей деревни, проявляют подвижническое смирение и твердость духа и в конце концов обретают душевную расположенность прихожан.
Начала праведничества Г.-О. находил также и в других сословиях. В поэтически-просветленных тонах изображает он добросердечных и благочестивых людей, пребывающих в стороне от церкви, а то и вовсе отчужденных от религии. Крестьянин-странник утверждает, что для жизни по совести ему не нужны храмы, т. к. он молится на просторах природы: «весь мир храмом полагаю» («Барабанов», 1911). Скиталец, признающийся, что он, «может быть, и в Бога не верит», готов бескорыстно помочь каждому, даже рискуя жизнью («Ледоход», 1913). С симпатией описывал Г.-О. старообрядцев – твердых духом, домовитых и хозяйственных («Кержак», 1915), готовых пострадать за свою веру («По осени», 1915).
В эту же предвоен. пору Г.-О. создал ряд произв. (опять-таки о духовенстве) в тональности добродушного юмора. В числе удач писателя – пов. «Дьякон и смерть» (1912), где герой, наделенный чертами чудака и юродивого, опоэтизирован как чуткий и самоотверженный семьянин, и «Враги» (1913), где на фарсово-авантюрный и одновременно идиллический лад перелицована ситуация Ромео и Джульетты: на первом плане – вершимая во благо любящих хитрая интрига веселого и умного дьякона. О людях с золотыми сердцами говорится в рассказах «Рахиль», «Звонарь», «Не от мира сего», «Сирень» (1912-1914), а также «Козелихинский дьякон» (1901). В этой группе произв. заметны традиции пушкинских «Повестей Белкина», семейных хроник С. Т. Аксакова и Л. Н. Толстого, в особенности же – прозы Н. С. Лескова.
В нач. 1-й мировой войны Г.-О. жил в осн. в Москве, в 1916-17 – в Ялте (участвуя в культурной жизни города). Работал в санитарных поездах, был на фронте. Отозвался на страдания, принесенные народу войной, рассказами «Мама», «Отец», «Сын», «Земляки» (все – 1915); в рассказах «Пленный» (1915) и «Матрена» (1916) выразил веру в нравств. импульс и духовные силы рус. народа.
Окт. революцию Г.-О. осознал и принял как неотвратимый взрыв недовольства отчаявшейся бедноты. Писал агитационные стихи, в то же время предостерегал от слепой мстительности и уничтожения культурных ценностей. На события 1917 отозвался рядом рассказов (ж. «Рабочий мир». 1918. № 10, 15, 18: альм. «Путь». 1919. № 3). С 1918 странствовал по России; в 1921 выехал в Харбин, откуда позже вместе с женой Е. И. Хатаевой эмигрировал в США, объяснив отъезд невозможностью найти применение своему лит. труду в России.
В эмиграции опубл. ряд своих произв., как старых, так и написанных после революции. Среди последних – «Горящая тьма: Современные рассказы» (Нью-Йорк, 1926) и пов. «Страна детей» (Нью-Йорк; Лондон, 1928) в переводе на англ. язык. Занимался редакторской работой. Намеревался вернуться в СССР, подавал об этом заявление М.И. Калинину (1927 или 1928), но ответа не получил.
Г.-О. был человеком молчаливым, малообщительным, с заурядной внешностью. Его замкнутость прикрывала неизбывное душевное смятение, связанное как с трудностями личной жизни, так и с противоречивостью мировоззренческого самоопределения. Сомнения писателя в церкви и христианстве отразились в пов. «Христианин» (Путь. 1918. №2), центральный герой которой (композитор), по-видимому, в определенной мере автобиографичен.
Г.-О. жил исключительно лит. трудом, что побуждало к «многописанию» ради заработка. Нередко печатал свои рассказы дважды, а то и трижды, порой под разными заглавиями. Называл писательство «злейшим врагом своим». Был осторожно уклончив в общении с литераторами. «Это глубокое существо. Как некий омут»,– заметил Горький в 1908 (Лит. наследство. Т. 95. С. 958), но много лет спустя, незадолго до возвращения в СССР, назвал Г.-О. «хитрым попом» (Архив Горького).
Соч.. Полное собр. соч.: В 18 т. Пг., 1913-1918. Т. 1-16 (Т .17, 18 готовы к печати, но не опубл.). Повести и рассказы. М., 1958.
Лит.: Пастыри и пастырство: Очерки из истории совр. лит-ры. СПб., 1907; Первые лит. шаги. Автобиографии совр. рус. писателей / Собрал Ф.Ф. Фидлер. М., 1911; Писатели о себе // Новая рус. книга. [Берлин]. 1922. № 7; Долматовская И А. Жизнь и творчество Гусева-Оренбургского [Автореферат канд. диссертации. / Приложение: перечень прижизненных публ., описание архивных мат-лов, восп. о Г.-О.]. Ростов-на-Дону, 1967; Золотарев А. А. Бытописатель рус. духовенства: 1914 // Контекст – 1991. М., 1991.
В. Е. Хализев.
(Из биографического словаря "Русские писатели XX века")
"Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине" (1983) (html 1,8 mb; pdf 12 mb) – май 2008, апрель 2020
– OCR: Александр Белоусенко (Сиэтл, США) и библиотека "ImWerden"
Из предисловия Розы Бронской:
"«Багровая книга» – страшная книга. Багровая она потому, что на ее страницах реками запеклась человеческая кровь.
Таких книг немного в истории народов.
Составлена «Багровая книга» по официальным документам, докладам с мест и опросам пострадавших. Но документы эти и официальные материалы никогда бы не зазвучали с такой силой, если бы они не попали в руки большого русского писателя и гуманиста Сергея Ивановича Гусева-Оренбургского.
Это он, сын оренбургского казака, бывший священник, содрогнулся от вида человеческих деяний. Страницы его книги не говорят,– они кричат от боли и гнева.
«Багровая книга» начинается с Пролога. Он – как звуки трагической увертюры – простые, точные, краткие слова с силой падают и ударяют по струнам, предвещая бурю:
«Проходит перед нашими глазами... массовое кровавое действо,– страшный кровавый разлив, оставивший за собой все ужасы протекших времен.<...>
Вот уже более 60 лет «Багровая книга» захоронена в советских архивах. Считаем своим долгом выпустить эту книгу в свет, вытащить ее из архивной пыли, не изменив в ней ни строчки, ни орфографии,– с тем, чтобы слова этой БАГРОВОЙ книги – въелись в память всех – евреев и неевреев.
Такие книги должны жить, потому что они предотвращают угрозу новой Катастрофы.
Никакое описание не может передать ужас от простых и беспощадных слов этой книги.
Пусть потомки искалеченных, изнасилованных, зарубленных – всех убиенных – и потомки тех, кто калечил, насиловал, убивал, прочитают эту страшную книгу. И пусть они объединятся, чтобы никогда не допустить повторения жутких насилий над человеком,– над человеком, какой бы он ни был расы, национальности и вероисповедания.<...>
Нам выпала большая честь – возродить из пепла эту пламенную книгу. И каждый, кому попадет в руки эта книга, должен сохранять и передавать ее из поколения в поколение – чтобы она никогда не пропала, не была сожжена, не затерялась в архивах... Ибо своим широким распространением она может предотвратить новое преступление."
Фрагменты из книги:
Цифры погибших в каком-нибудь пункте, в особенности, если они не велики, не дают никакого представления об ужасах этих погромов, о всей бездонности поразившего и поражающего еврейский народ бедствия. Потому что мертвые, хотя и перенесшие перед смертью тысячу нравственных и физических страданий, все же в конце концов успокоились в могиле и ни в чем не нуждаются. Но на десятки тысяч погибших имеются сотни тысяч уцелевших, многократно видевших перед собою смерть и все же оставшихся в живых. Эти люди, лишенные всего: своих отцов, жен, детей, своего пепелища, всех своих вещей, всех средств к существованию, физически и морально превращенные в инвалидов,– стоят перед неразрешимой задачей: как просуществовать, где найти приют, как спасти при современных экономических условиях себя и своих детей от голодной смерти, от надвигающейся осенней слякоти и зимней стужи, от грязи, от заразных болезней, от деморализации и одичания.
* * *
Но иногда становится жаль патронов, если их мало,– «пули шкодa»,– и начальство отдает приказ убивать евреев другими способами. В Проскурове 15-го февраля Семесенко приказал применять только холодное оружие и 1600 евреев были убиты в течение 4-х часов саблями и штыками. В местечкеe Дубово 13-го мая их убивали топорами, а 17-го июня,– пригоняя к подвалу, двое палачей ударами кривых сабель по голове сваливали их мертвыми или ранеными в погреб. «Если бы кто-либо стоял в это время у ворот поселения,– замечает очевидец,– то ему бы показалось, что местечко наслаждается чудесным покоем». В Ободине, Брацлавскаго уезда, убивали 10-го июля только холодным оружием, потому что за патрон приходилось платить до 50 рублей. В Ладыженке бандиты из местных крестьян убивали косами, вилами и топорами. В колонии Горщик повстанцы решили убить евреев штыками (по стратегическим соображениям), так как боялись, что стрельба вызовет панику среди повстанцев, разрывавших полотно железной дороги. В Борзне «гусары смерти» убивали всех на один манер: сносили шашками полчерепа. В Чернобыльском районе в обиход вошло утопление. Евреев гнали к реке, заставляли прыгать в воду или их сбрасывали туда и только в случае, если кто-нибудь пытался выплывать, его приканчивали из винтовки. Останавливали пароходы на Днепре, отделяли евреев от христиан и сбрасывали в воду. Эго называлось – «отправлять в Екатеринослав самоплавом» или по собственному выражению главаря: – «В Екатеринослав прямым сообщением». Останавливали поезда в Полтавской, Херсонской и Волынской губерниях и выбрасывали евреев из вагонов на всем ходу. В Елизаветограде,– (1526 убитых),– в изобилии применялись ручные гранаты: их кидали в погреба, где прятались евреи. В Ротмистровке убитого или еще дышащего вешали...
...а потом сжигали вместе с домом...
* * *
...К дому Зельмана гайдамаки подошли стройными рядами с двумя пулеметами. С ними была сестра милосердия и человек с повязкой красного креста.
Это был доктор Скорник.
Вместе с сестрой милосердия и двумя санитарами он принимал самое активное участие в резне. Но когда другая сестра милосердия, возмущенная его образом действий, крикнула ему:
– Что Вы делаете... ведь на Вас повязка красного креста!
Он сорвал ее с себя и бросил ей повязку.
А сам продолжал резать.
Перед этим он забрал из аптек весь перевязочный материал для нужд будто бы казаков, утверждая, что среди них много раненых, привезенных с фронта, что по проверке совершенно не подтвердилось. По показанию трех гимназистов, мобилизованных в Елизаветграде гайдамаками для службы в санитарном отряде, доктор Скорник, вернувшись после резни в свой вагон, хвастался, что в одном доме им встретилась такая красавица-девушка, что ни один гайдамак не решился ее зарезать.
...Тогда он...
...Собственноручно ее заколол...
В этом доме было убито 21 человек и двое ранено.
Страничка создана 5 мая 2008.
Последнее обновление 21 апреля 2020.
|
